САНЯ СИН

Эдгар Аллан По

Тишина

Внимай мне! - Демон мне сказал в полночной тишине.
Внимай! Я расскажу тебе о горестной стране.
Она на берегах реки, на мрачных берегах.
Там нет покоя, тишины. Там только скорбь и страх.
Там волны мутны и желты шафранной желтизной.
И в вечном трепете они - их мучит солнца зной.
Трясины топкие болот по берегам ползут.
Там исполинские цветы, кувшинчики растут.
Они качают головой, полны печальных дум.
Они вздыхают тяжело - от вздохов смутный шум.
За ними, дальше - мрачный лес, высокий страшный бор.
Его деревьев гул и стон - как будто буйный спор.
Они колеблются всегда, грохочут и ревут.
Но не от ветра их мятеж - нет вовсе ветра тут.
Из их вершин росится яд. У их подошв, шурша -
Змеятся дикие цветы, отравою дыша.
Над ними тучи, грохоча, на небосклон летят -
И там свергаются они, как бурный водопад.
Но не от ветра их полет - нет ветра в тех лесах.
И нет покоя, тишины. Там только скорбь и страх.
И ночь была, и падал дождь, и этот дождь был кровь.
И я стоял среди болот, меж плачущих цветов.
Они вздыхали тяжело - их вздохи душу жгли.
И жгли мне голову дождя кровавые струи.
И неожиданно луна блеснула сквозь туман.
И вид ее печален был, и цвет ее - багрян.
Ее кровавые лучи упали на утес.
Он гордо голову свою над берегом вознес.
Когда его, как кровью, вдруг обрызгала луна -
На сумрачном его челе сверкнули письмена.
И я увидел письмена, и ближе подошел -
И на челе утеса я - «О т ч а я н ь е» прочел.
И на утесе человек недвижимо стоял.
Казалось, был ему утес - достойный пьедестал.
Он был высок и величав, он был как будто бог.
В его очах могучий ум свой дивный блеск зажег.
Но меж морщин его чела я ясно прочитал -
Усталость, гордый гнев на мир, страданье и печаль.
И, опустившись на утес, он сумрачно поник.
Потом взглянул вокруг себя - на ропщущий тростник -
На буйно-беспокойный лес - на шумный туч полет -
На ярко-красную луну, что кровь на землю льет.
А я таился меж цветов и на него смотрел.
Он в одиночестве дрожал. Шла ночь. А он сидел.
И вот потом он стал глядеть на желтую реку.
Он на кувшинчики глядел, он слушал их тоску.
А я таился меж цветов, я на него смотрел.
Он в одиночестве дрожал. Шла ночь. Он все сидел.
Тогда проклятием грозы я проклял все вокруг.
И по заклятью моему родилась буря вдруг.
Покрылись кровью небеса от бешенства грозы.
Боль от дождя была, как боль от огненной лозы.
Кровавой пеною река плеснула высоко,
и волны вон из берегов помчались далеко.
Кувшинчики плакали. И лес шатался. Вихрь все рос.
И молния, сверкая, жгла. И трясся весь утес.
А я таился меж цветов, и на него глядел.
Он в одиночестве дрожал. Шла ночь. Он все сидел.
Тогда проклятьем тишины я проклял все вокруг.
И по заклятью моему - последний умерь звук.
Гром смолк. Блеск молнии погас. Повсюду наступил
Один безжизненный покой заброшенных могил.
Луна остановилась. Путь прервали облака.
Застыла в мертвых берегах, как мертвая, река.
Деревья замерли в лесу, без вздохов и без мук
Кувшинчики среди болот оцепенели вдруг.
Я на утес взглянул: на нем иные письмена
Теперь сверкали. И они гласили: «Т и ш и н а».
На человека я взглянул: он в ужасе стоял.
И, как мертвец, он бледен был - и жадно слушать стал.
Но умер и последний звук. И только письмена
Горели ярко на челе утеса: «Т и ш и н а».
И вздрогнул человек - и вот в смятенье побежал...
И никогда его с тех пор я больше не видал.
Перевод Владимир Митрофанович Голиков